«По крупповской броне звонко стучали клинки отважных варшавских жолнёров, об эту же броню ломались пики польской кавалерии». В.С.Пикуль, недописанный роман «Площадь павших борцов» (он же «Барбаросса»).
Ох и люблю я эту хлёсткую фразу! Чувствуется в ней мастерство писателя. Прямо картинка перед глазами встаёт, как живая.
Лихие поляки в своих конфедератках, с пиками, на которых развиваются бело-красные прапорцы, в панцирях с крыльями, в плотном конном строю, атакуют угрюмые чёрные немецкие панцеркампфвагены и гренадер в фельдграу…
Ну а то, что с реальностью эта звучная фраза имеет очень мало общего, это так, мелочи. Вот о них и расскажу.
Начало сей легенде положил, видимо, Быстроходный Гейнц, в своих «Воспоминаниях солдата». В описании Польской кампании у Гудериана есть буквально такой момент:
«Поморская кавалерийская бригада поляков, не зная ничего о наших танках, набросилась на них с саблями и копьями и понесла огромные потери».
Ну, ему-то вольно было врать писать что угодно, бумага стерпит.
Тем более, в те сентябрьские дни Гудериан то через своё бывшее родовое западно-прусское поместье проедет («Большая Клоня когда-то принадлежала моему прадеду, барону Хиллеру фон Гертрингену. Здесь же был похоронен и мой дедушка Гудериан, и здесь же родился мой отец».), то к родственникам заскочит и на родной город поглядит («3 сентября я посетил 23-ю пехотную и 3-ю бронетанковую дивизии, получив таким образом возможность повидать своего сына Курта, а также башни Кульма, где я родился, сверкавшие на солнце на том берегу Вислы»).
Видать, от накатившей ностальгии, а все немцы, как известно, сентиментальны, обожают своих либер мутти, медхен Гретхен, родные липы, пение птичек и прочая (что не мешает им, впрочем, обходится «с чужими» со звериной жестокостью), генерал в то время не просыхал и квасил по-черному по-прусски, от нахлынувших чувств.
Вишенкой на торте, конечно, было размещение 6 сентября штаба Гудериана в Финкенштейне, «…в прекрасном замке, принадлежавшем графу Дона-Финкенштейну. Этот замок Фридрих Великий подарил своему министру, графу фон Финкенштейну. Наполеон дважды использовал этот замок под свой штаб. <...> Я спал в комнате Наполеона». Тут уж Шнеллер Гейнцу совсем башню снесло. (Вообще, у многих гитлеровских генералов (оставивших мемуары) был особый пиетет к Наполеону и наполеоновским местам. Психологически оно понятно почему, но ведь сам-то Наполеон гонял немцев и в хвост и в гриву!).
В общем, переночевав в комнате Наполеона с «царапинами от его шпор на деревянном полу», Гудериан крепко накатил шнапсу отведал шампанского и пошёл охотится на оленей в графском парке. (Владелец замка, граф Дона, дипломатично болевший в это неспокойное время в Берлине, любезное письмо с разрешением прислал. Впрочем, кто бы его спрашивал.). «Поэтому, пока мои войска в ночь с 7-го на 8-е переходили реку, я отправился на охоту, которая оказалась удачной, мне повезло завалить большого двенадцатирогого быка». В общем, пока «Panzer, vorwärts!», Гейнц развлекался, а графский лесничий, что сопровождал Гудериана на охоте, ему подливал помогал.
Так что, совершенно неудивительно, что ему лихая гусария примерещилась!
Конечно, можно попытаться найти этому эпизоду более-менее логичное обоснование, вот только начинать придётся издалека.
По Версальскому договору немцы лишались танковых войск, разработка танков и их производство, как и многое другое, были под запретом, а учить армию и тренироваться-то как-то надо. Потому и использовали в двадцатые годы для учений макеты, слепленные из говна и палок фанеры и брезента.
Процитируем всё те же «Воспоминания солдата»: «Мне очень не хватало практического опыта обращения с танками; на тот момент я ещё ни одного танка не видел изнутри [это 1928 год]. <...> Что же касается практики, то полагаться приходилось в первую очередь на учебные упражнения с макетами. Сначала это были тряпичные макеты на каркасах, которые переносили пешие солдаты, но теперь это были уже макеты на колёсах, с мотором, из листового металла».
Нелюбовь Гудериана к кавалеристам (и консерваторам) сквозит чуть не с каждой страницы второй главы его мемуаров: «Основным нашим противником выступала инспекция кавалерии», «Пехота всё ещё считалась «царицей полей» и так далее.
Кстати написав, что «Начиная с 1926 года за рубежом существовал испытательный полигон, где можно было испытывать новые немецкие танки» Гейнц ни слова не сказал о том, что «полигон» был в СССР — та самая «танковая школа» Кама (Казань-Мальбрандт) под Казанью. Сам Гудериан, вопреки мифу, там не учился (только раз, в 1932, приезжал с инспекцией), но, по другому мифу считается, что там учился Семён Моисеевич Кривошеин, тот самый, о котором Гудериан напишет: «В день передачи города русским [Брест, 22 сентября 1939 г.] прибыл комбриг Кривошеин. Он был танкист и немного знал французский, так что мы могли пообщаться. <...> В завершение нашего прибывания в Бресте был дан прощальный парад с обменом флагами в присутствии комбрига Кривошеина». (Отсюда растёт и другой миф — о «совместном параде» в Бресте. Хотя, и по факту, и протокольно, это был торжественный вывод немецких войск и ввод войск советских, со спусканием немецкого флага и подъёмом советского).
Однако вернёмся назад, в начало тридцатых.
Весной 1931-го начальником транспортного цеха инспектором транспортных войск, вместо консервативного Отто фон Штюльпнагеля (не путать с «двадцатоиюльским» заговорщиком Карлом фон Штюльпнагелем), становится его начальник штаба Освальд Лутц. Который Гудериана назначает уже своим начальником штаба. Собственно Лутц и был «отцом панцерваффе», их продвигал, поддерживал, и всячески покровительствовал Гудериану. В 1934 году Лутц создал и возглавил новый род войск — моторизованные войска. В 1935 переименован в командующего бронетанковыми войсками, и стал первым, кто получил звание генерала танковых войск.
15 октября 1935 Гудериан стал полковником и, по немецкой традиции выслуги ценза, сменил штабную должность на командную — возглавил вновь сформированную 2-ю бронетанковую дивизию. Его место начальника штаба у генерала Лутца занял полковник Фридрих Паулюс.
Ну а что же фанерные танки с «тонкими люками»? (с)
«Летом 1932 года генерал Лутц впервые организовал учения с участием как усиленных пехотных полков, так и танковых батальонов (укомплектованных конечно же муляжами) <...>. Впервые после подписания Версальского договора на манёврах того года появились немецкие разведывательные бронеавтомобили, построенные, согласно нашим спецификациям, из стального броневого листа на шасси от трёхосного грузовика. Школьников, привыкших уже протыкать брезентовые стенки наших макетов карандашами, чтобы посмотреть, что там внутри, на этот раз постигло разочарование, впрочем, как и пехотинцев, которые для обороны от наших предыдущих «танков» уже наловчились использовать палки и камни <...>. Против бронированных машин бессильными оказались даже штыки».
Вот теперь всё более-менее понятно. Гейнц додумал за поляков — дескать те, памятуя о наших довоенных «дойч-фанер», захотели проткнуть «ненастоящий» танк пикой (за неимением школьного карандаша), но облом-с вышел, танк оказался настоящий. И зазвенели жолнёрские сабли по крупповской броне…
Хотя, на самом деле, всё было немного совсем не так, как это обычно и бывает.
Вот что пишут, в том числе и Алексей Исаев: 1 сентября 1939 года головной дозор манёвренного отряда (1-й и 2-й эскадрон и два взвода из 3-го и 4-го эскадронов) 18-го Поморского уланского полка обнаружил немецкий пехотный батальон на привале, в чистом поле, в полукилометре от леса. Поляки решили использовать эффект внезапности и атаковать немцев в конном строю.
(Кавалерия 20-го века — это вам не кавалерия наполеоновских войн, лошади в ней не роскошь, а средство передвижения, сабельная атака — исключение, а не правило, воюют кавалеристы как пехота. В общем, «драгуны пешей службы»).
Цель была достигнута, эффект был, словно в тех же наполеоновских сражениях — пехота, застигнутая врасплох, запаниковала и бросилась по полю врассыпную, а поляки, приговаривая «пся крев, курва мать», начали их рубить в капусту. Конному на полном скаку рубануть сабелькой бегущего куда глаза глядят пешего — одно удовольствие.
Однако, не всё было так радужно. (Помните сцену из спилберговского «Боевого коня»? Там немцев на привале рубали английские кавалеристы, но в леске неподалёку было кое-что заныкано, да такое что Бенедикт Кабыздох Камбер, прости господи, бэтч лишился коня и в плен попал).
У немцев в леску оказались бронемашины, вполне натуральные, не из картона, и вооружённые вполне натуральными машиненгеверами. Вот они-то, выкатившись на поляну, и начали расстреливать увлёкшихся польских кавалеристов. Да ещё немецкая пушка стала стрелять полякам во фланг. 26 погибших, полсотни раненых — и поляки, пользуясь своей мобильностью, отступают. Так бой под Кроянами и закончился. Ни танков, ни их рубания саблями.
Ну а потом пропаганда раздула всё до небес. Немцы писали, что поляки — дураки, с пиками на танки лезут. Поляки писали, что их кавалеристы — отважные и лихие молодцы, и, таки, смогли один танк саблями разрубить. Наши писали, что поляки — дуболомы, попёрлись в конном строю на танки. Ну а то, что написали Гудериан с Пикулем мы уже знаем. И, согласитесь, у Пикуля получилось интереснее.
Эх, звучно-то как: по крупповской броне звонко стучали клинки отважных варшавских жолнёров…
Понравилась статья? Поделись с друзьями!
Об авторе
Андрей Гузенко (Erofey)
Автор сайта с наибольшим стажем. На сайте с 2005 года. Специализируется на игрушках и военной истории второй мировой войны
Журнал автора: http://erofey-manager.livejournal.com
